Верность - Страница 29

– Давай, я разрежу задник, он будет пошире, и ты обуешь. Будет босоножка.

Мне тогда слово «босоножка» понравилось. Жалко было, очень жалко, ведь туфельки из кожи были, не какие-то тряпочные или чувяки, а настоящие кожаные.

– Чего жалеешь, ноге ведь больно, да? – сказал ты мне тогда.

Я согласилась. Ты достал ножичек (тогда все мальчишки ходили с ножиками, игра такая была – «в ножички»), стал резать задник, а я так боялась, что ты испортишь сейчас мне туфельку.

– На, меряй.

Я померила, а ножке-то и не больно. Я обула правый, а ты мне пока левый сделал. И так проходила до лета. А летом пошла к сапожнику и попросила сделать босоножки. Он задники отрезал, носочки подрезал ножиком таким острым, застёжки пришил. Никаких денег не взял, сказал:

– Давай, ходи так, дочка.

…И у меня получились в самом деле, как ты сказал, босоножки. Я в них долго ходила. А помнишь, в четвёртом классе к нам пришла Картинка?

– Что за «картинка»?

– Ты что, не помнишь? Элла пришла. Мы уже дней десять проучились, когда её привели. Мы, дети войны, смотрели на неё с выпученными глазами, словно увидели чудо. У неё платьице шёлковое, а в косы вплетены настоящие шёлковые ленты, причём такие длинные, что если бы эти ленты взять да порезать на кусочки, то хватило бы почти на всех девчонок в классе. У нас-то какие уж там ленты… Тряпочки в косах. А какие у неё были чулочки… Представляешь, мы заметили, что на пятке они вообще ни разу не штопанные. А о туфельках и говорить не приходилось…

…Посадили её на первую парту. Начали шептаться: кто такая, откуда? Оказалось, папа – какой-то инженер из какой-то лаборатории, приехал, здесь работает, поселился в отдельном коттедже. Часто приезжал на машине, забирал её из школы. Надо сказать, она была не заносчивой. Иногда с собой брала бутерброды, а когда их разворачивала, по всему классу разносился такой запах, что мы из класса выходили. Но самое интересное, что она этими бутербродами со всеми делилась, никогда не жадничала. Если стояли около неё три-четыре человека, она делила бутерброд на четыре части и себе всегда оставляла меньшую. У неё даже шоколад бывал. Придёт с плиткой шоколада, разломит, себе кусочек возьмёт и говорит:

– Угощайтесь, девочки.

Да какое там угощение… Возьмёшь кусочек, чуть-чуть откусишь, а остаток подальше в кармашек положишь, чтобы дома потом его по маленькой крошечке скушать. А у неё целые плитки были. Мы не знали, чем её отец занимается, что делает…

Время шло. Вдруг, помнишь, в школах ввели форму: девочки должны ходить в платьицах и фартуках. Вы, мальчишки, ещё долго ходили кто в чём, а для девочек почему-то ввели форму. Вот здесь-то, представляешь, все и уравнялись, теперь она не выглядела такой «картинкой». Когда в пятый-шестой класс пошли, пацаны не на неё обращали внимания, а больше на меня, поскольку теперь вас интересовало не то, что надето на девчонке, а что под одеждой. А я быстро развивалась, быстро грудь стала расти. Я стала замечать, как мальчишки шепчутся да поглядывают на меня. Потом начали записочки подбрасывать. Но время шло, жизнь брала, как говорится, своё, налаживалась. Уже можно было и на бабушкину зарплату чего-то купить. А я начинала пионервожатой в младших классах и репетиторством, как сейчас говорят, занималась. Правда, с отстающими занималась не за деньги, но благодарные родители иногда мне кое-что давали. Тогда деньгами не принято было платить, поэтому когда обувь дадут, когда платьице. Не новые, конечно, но в то время и это было очень большим подспорьем. Так что я с удовольствием занималась со всеми отстающими, тем более что училась хорошо.

Когда пошли в седьмой класс, Элка предложила мне сидеть вместе за одной партой.

Уж не знаю, почему она выбрала меня, ведь могла выбрать любую девчонку. Потом как-то раз она пригласила меня к себе домой. Никто из девчонок раньше у неё дома не бывал. Я согласилась. Пошли к ней: отдельный огороженный коттедж, сад, охранник, домработница. Представляешь, в то время у них в доме были тапочки. Вошли, разулись, она и мне подала тапочки. И самое удивительное (мне уже было тогда четырнадцать лет): я впервые увидела в квартире ванну, самую настоящую, с горячей водой, которую Элла могла принимать хоть каждый день. Ей не надо было ходить на улицу с ведром, чтобы набрать воды из общественной колонки, подогревать её для умывания, а она могла просто открыть кран, и оттуда шла горячая вода. А если захочет, так могла полежать в ванне, наполненной тёплой водой, или душ принять! Такого блаженства мы, дети войны, и представить себе не могли, а вот, оказывается, рядом жила девочка, которая могла такими благами пользоваться. Потом она пригласила меня пить чай, сказав что-то домработнице.

Мы прошли на кухню, а там чего только не было… И чашечки для кофе, и чашки для чая, кружки для молока, стаканы и прочее, и прочее. У нас с бабушкой по ложке, по вилке алюминиевой, две миски, сковородка и чугунок – вот и вся наша кухонная утварь. Здесь чего только не было: кастрюля большая и кастрюлька маленькая, сковородочка маленькая и сковородка большая, а в зеркальном шкафчике всякие красивые вещи: какие-то бокалы, фужеры, стаканы, которые переливались всеми цветами радуги. Потом домработница нам поставила чашки, налила чай и подала печенье. А печенье какое было! Ой, ужас! Мне хотелось всё это съесть, но я, конечно, сдержалась, съела только две штучки. А Элла говорит:

– Хочешь – ешь, хочешь – с собой возьми.

А как с собой возьмёшь, хотя так хотелось взять…

Попили чаю, пошли в её комнату. А в её комнате! Кровать, стол письменный, стол журнальный, диван, на полу ковёр очень мягкий. Мы поиграли в игрушки. Да, это у нас были куклы тряпочные, а у неё настоящие куклы, из плексигласа, с головами и глазами. Одна кукла могла даже разговаривать: возьмёшь её, положишь на руку, и она говорит «мама». Одна из кукол на меня была похожа: такого же цвета волосы и глаза. Элла говорит: